Беседь течёт в океан[журнальный вариант] - Леонид Леванович

Леонид Леванович

Беседь течёт в океан

О, вы, што будзеце ісці з дзяўчынай

Пад тымі ж клёнамі праз сотню год,

Ці зразумееце, што мы кахалі,

Што зніклі так, як знікніце і вы,

Што векавечны толькі край і далеч

І жоўты ліст на зелені травы…

Чтобы нашему роду —

Не было переводу.

А наши реки чтобы текли повеки.

РОМАН

I

Хроника БЕЛТА и ТАСС. 1980 г.

9 сентября. Минск. Труженики колхоза имени Гастелло Минского района, претворяя в жизнь решения июньского (1980 г.) Пленума ЦК КПСС и развернув социалистическое соревнование за достойную встречу ХХVI съезда КПСС, завершили уборку колосовых культур, намолотив с каждого гектара по 37,2 центнера.

13 сентября. Варшава. События последних недель, драматические для всего польского народа, со всей силой поставили на первый план проблемы идеологической борьбы, пишет газета «Жыццё Варшавы».

18 сентября. Свердловск. В Свердловской области находился кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС, Председатель Совета Министров РСФСР М. С. Соломенцев. В поездке по районам его сопровождал первый секретарь Свердловского обкома Б. Н. Ельцин.

25 сентября. Минск. Вчера состоялось торжественное заседание, посвященное 60-летию комсомола Беларуси. С речью выступил товарищ П. М. Машеров.

В то утро Михаил Долгалев проснулся рано. Поднялся, сел на кровати, рядом тихо посапывала жена. Включил ночничок, стоявший на тумбочке возле кровати, взглянул на часы — стрелки показывали без четверти шесть. Вспомнил, что на работу ему ехать не надо, почувствовал, как ноет израненная нога, но к этой боли он давно притерпелся. А вот почему шея болит? Видимо, где-то прохватило сквозняком. Взял кульбу-кий, которая всегда ночью стояла на своем месте — между кроватью и тумбочкой, тихо, чтобы никого не разбудить, направился на кухню, напился воды, ее с вечера набирала на чай жена Люся.

Вернулся в спальню. Жена спала на животе, подогнув одну ногу. Другая, прямая, высунулась из-под одеяла и была видна аж выше колена, где она становилась толще, круглее. «Бабуля, а спит, как дитя», — улыбнулся сам себе. Долгалев снова посмотрел на жену, и вдруг ему сильно захотелось ее приласкать. На это в последнее время он отваживался нечасто, потому что случались осечки: ничего не поделаешь, не молод уже, да и жизнь не щадила. Выключил свет, лег, обнял жену, она проснулась.

— Который час уже?

— Еще рано. Шести нет.

Люся сладко потянулась, мягкой теплой рукой обняла мужа…

Потом они молча лежали, разгоряченные, Долгалев шумно дышал.

— Ну, вот видишь? Кинул пить водку — мужчиной стал, — счастливо улыбалась Люся и вдруг профессиональным тоном медика спросила: — Как ты себя чувствуешь?

— Нормально. Правда, что-то шея болит. Где-то продуло.

— А в каком месте болит?

— На стыке с позвоночником. Между лопатками. Будто клин сидит. Может, пошаруй троху.

Люся подняла выше широкую ночную рубаху в мелкие цветочки, села на спину мужу, теплыми коленками прижалась к его бокам, ласково и в то же время довольно сильно начала массировать шею, плечи.

— Ну как? Может, тяжело тебе?

— Нет, милая моя. Разве может быть тяжелым тело любимой жены?

— Хорошо. Терпи, казак. Я могу долго…

Фраза «могу долго» прозвучала как озорной упрек мужу.

— Ну что? Полегчало? Боль отпустила?

— Полегчало, но не совсем.

— Вечером спиртом натру.

— Я не о том. Разогрела ты меня. Если б помоложе был, еще бы попросил…

— Ничего. В другой раз. Не стоит петушиться, — Люся легла рядом.

— Хочу сегодня баньку истопить. Поможешь воды наносить? Остальное я сделаю сам. Может, Вася приедет. Попаримся.

— Помогу. Я до трех на работе. И сразу домой.

Долгалеву понравилось, что Люся охотно согласилась помочь принести воды, не упрекала, что он не может провести воду в баню, и массаж делала от души, и целовала горячо и нежно. Перед глазами предстала ее поза во сне, нога из-под одеяла… Выплыло из памяти далекое воспоминание, когда весной сорок третьего в военном госпитале города Сарапула он, израненный капитан-артиллерист, предложил руку и сердце молоденькой медсестре Люсе. Она сразу согласилась, хотя и понимала, что нога молодого капитана никогда не будет сгибаться и покружиться в вальсе с мужем ей не придется. И вот пролетело с той поры тридцать семь лет. Вырастили детей, дождались внуков. Все хорошо, но как быстро летит время!

Люся зашевелилась рядом, поднялась, зевнула.

— Пойду на кухню. Надо что-то готовить на завтрак. Может, блинов испечь?

— Ну, ежели заработал, буду есть со смаком. Твои блины люблю.

— Заработал, работничек мой милый, — Люся чмокнула мужа в небритую щеку. — Полежи еще. Торопиться некуда.

Долгалев повернулся к стене, радостный, счастливый, и нога перестала ныть, и шея успокоилась. Спать не хотелось, лежал, думал. Нелегкая судьба выпала на его долю, мог давно погибнуть. Сколько его ровесников полегло на войне! А он живет. Сколько должностей имел ответственных, и любой хомут — или председателя районной плановой комиссии, или первого секретаря райкома партии, — он тянул с полной отдачей, изо всех сил. Это не шутка: почти десять лет отбарабанил партийным лидером, судьба шестидесяти тысяч жителей района была на его плечах.

Вспомнились конфликты с Чепиковым, которого он, Долгалев, вывел в люди, усадил в кресло председателя райисполкома, а тот начал корчить из себя реформатора. Тогда после каждого заседания бюро Долгалеву хотелось напиться от обиды. Понемногу они притерлись, да и сам великий реформатор Никита Хрущев молча сошел со сцены. Потом Чепикова взяли в обком. С новым председателем конфликтов не было, про него вскоре стали поговаривать: без команды райкома в туалет не сходит.

И хотя заседания бюро теперь проходили спокойно, конфликты случались редко, Долгалев начал выпивать еще чаще. Немало слез выплакала Люся, не раз на нее замахивался кием, будучи подшофе, и Катька с Васей натерпелись. Можно сказать, спас его… нос. Постепенно он начал краснеть, сначала самый кончик, затем крылья ноздрей зарозовелись, а потом нос посинел, как слива. Долгалев с ужасом смотрел в зеркало, когда утром брился. Люся прятала от него водку, но в каждом колхозе угощали…

По району поползли слухи: первый секретарь совсем спился. Да и на лице это написано, стыдно ехать в область, в Минск. Он ловил на себе и язвительные, и сочувственные взгляды коллег из других районов, и начальство, особенно обкомовское, косилось. Дошло до него, что ввели в курс дела Машерова, мол, лидер партийной организации района позорит своим видом звание коммуниста. Машеров вроде сказал: «Своими делами он никого не позорит. Не трогайте его, пусть работает. Я сам хочу с ним поговорить».

Однажды утром, еще не было и восьми, настойчиво зазвонил телефон.

— Приветствую, Михаил Касьянович! Это Машеров. Как дела? Как житье-бытье?

— Ну, так, Петр Миронович, дела идут. Хотелось бы и лучше… Но не всегда получается.

Долгалев от неожиданности даже растерялся, но быстро овладел собой, рассказал про сенокос, о подготовке к жатве — за окном было начало июля.

— Как здоровье? Когда планируете отпуск?

— И здоровье могло лучше быть. Отпуск планирую на осень. Раньше, видимо, не получится.

— Вы смотрите, если есть необходимость поехать сейчас в санаторий, так надо ехать. Хочу к вам заглянуть. Пока не получается… Ну, крепитесь. До свидания!

Долгалев долго не решался положить трубку, словно надеялся услышать что-то еще, а в груди гулко тахкало сердце.

Он познакомился с Машеровым, когда тот был вторым секретарем ЦК. Как член ревизионной комиссии Долгалев присутствовал на всех пленумах, партийных активах, бывал и в кабинете Петра Мироновича. Говорили не только о хозяйственных и партийных делах, вспоминали и войну.

Через некоторое время после телефонного разговора пригласил Долгалева на беседу первый секретарь обкома: как живется, как работается, как здоровье? Спрашивал и довольно хмуро глядел в лицо собеседнику.

— Знаете что, не будем играть в кошки-мышки. Неважнецкие дела. Не думайте, что я большой пьяница. Другие берут на грудь побольше. Короче, устал я. Укатали сивку крутые горки. Ищите замену.

— Может, в санаторий съезди. Подлечись.

— Сдам дела, тогда и поеду. Подлечиться надо. Нога частенько ноет, как собаки ее рвут… А потом, есть у меня давняя мечта. Дороги хочу строить. Надоело бездорожье. Разбитые калюги, грязища, лужи… Машины буксуют, люди мучаются.

— Поддержим, — пообещал первый. — А пока работай. Береги здоровье.